"Всё" в "Тени"
Как Фоменко, Гинкас и Виктюк репетировали с куклами
Ирина Корнеева
Российская газета N4350 от 25 апреля
В театре "Тень" под названием "Всё" поставили новый необыкновенный спектакль.
Необыкновенный потому, что обыкновенных здесь ставить просто не умеют, а еще потому, что за всю почти двадцатилетнюю историю Лиликанского большого королевского академического театра драмы, оперы и балета, придуманного и созданного Майей Краснопольской и Ильей Эпельбаумом, было всякое. Но такого, чтобы главными действующими лицами одновременно стали Пушкин, Гоголь, Фауст, Медный всадник, Гинкас, Фоменко, Гаркалин, Гришковец, Виктюк и Вадим Жук (и многие другие известные восхищенные ими лица), не случалось даже в самом волшебном кукольном театре…
А начинается история с вопля Пушкина. Которому надоело быть нашим всем, и он кричит, что хочет быть только самим собой. Нормальное человеческое желание, если принять за аксиому то, что Пушкин жив, и сей факт по настоящий день не дает покоя ныне здравствующим литераторам, задумавшим объяснить феномен его бессмертия в кукольном формате. И, например, в следующем контексте: Гоголь убил Пушкина. Толстой - Гоголя. Чехов убил Толстого. Лермонтов - Чехова, Булгаков - Лермонтова… Убивать научились все. Жить - нет. И вот такая гипотетическая дуэль Пушкина и Гоголя легла в основу спектакля. Даже не спектакля - театрализованной читки пьесы, по просьбе театра "Тень" написанной драматургом Сергеем Коковкиным. Или по просьбе Сергея Коковкина представленной в театре "Тень", - не так важно, потому что самое интересное в спектакле то, что Майя Краснопольская и Илья Эпельбаум попросили наших выдающихся московских режиссеров разобрать по сцене из этой пьесы. И ни кто не отказался!
Их комментарии записывались на видеопленку, запечатлевшую неуловимые моменты возникновения творческой искры. "У художника, режиссера эта искра сначала появляется, но во время постановки постепенно, с помощью актеров, бутафоров и особенно пожарников, либо затухает, либо разгорается сильнее, - рассказывала Майя Краснопольская. - А когда в результате рождается спектакль, от первоначального импульса его отделяет очень большое расстояние. Мы попытались захватить людей врасплох, когда только-только возникает импульс, и зафиксировать его".
Далее - из часовых режиссерских озарений выбирались пятиминутные цитаты. Это оказалось самым сложным, - ведь увидеть, как репетирует Петр Фоменко или Кама Гинкас, да предположительно еще с куклами, удается лишь избранным из избранных. О том, как проходил уникальный театральный эксперимент, "Российской газете" рассказал художник и режиссер театра "Тень" Илья Эпельбаум.
Илья Эпельбаум| Я давно говорю, что наш театр - для театральных работников. В Москве, где так много коллективов, и так много людей, связанных с театром, нужна была подобная площадка. Ведь в свой театр на самом деле редко кто ходит - потому что свой уже достал. А к нам идут - здесь им интересно. А нам интересно ставить такие спектакли. И спектакль "Всё" эту идею выражает очень сильно. Люди же, которые не знакомы с театральной кухней, не знают хорошо режиссеров, еще смогут увидеть и как они выглядят, как говорят.
Дело было не в пьесе, не в сюжете, и совсем не в Пушкине, - пьесу можно было взять любую, только не известную. Ведь как спектакль сочинялся: каждому режиссеру давался кусок пьесы, причем они даже не читали ее всю целиком, и мы просили разобрать отрывок. То, что получилось - это реальная импровизация режиссеров с листа.
РГ| Они знали, что их снимают на камеру?
Эпельбаум| Да, по-другому было нельзя. Но это не актерская импровизация, а режиссерская - импровизация работы мысли. Они не знали, что мы им дадим, какой текст, буквально у нас на глазах дочитывали последнее слово, и без паузы начинали говорить. Для меня это спектакль о том, как делается спектакль, как у режиссера зарождается мысль. Мы знаем, что из "Гамлета" можно создать тысячу спектаклей, и что пьеса и спектакль - это разные понятия. Почему мы идем, предположим, на "Вишневый сад", зная его наизусть. Когда Чехов его написал, привлекала актуальная пьеса. А сейчас мы смотрим только, как она поставлена, как играют актеры. Собственно, в этом и есть природа постмодернизма, когда произведение делается на основе другого известного произведения, а потом рождается третье, четвертое и так далее. Спектакль - об этом.
РГ| То есть ваш сюжет, в котором сталкиваются лбами Пушкин с Гоголем, - дело совершенно второстепенное?
Эпельбаум| Для меня да, хотя для драматурга это имеет значение. Я не утверждаю, что пьеса сама по себе не важна. Она должна быть хорошей, интересной, но она может быть любой.
РГ| Почему тогда объектом для импровизаций стало все-таки произведение Сергея Коковкина? Он к вам пришел, или вы его нашли?
Эпельбаум| Мы одновременно пришли друг к другу - потому что нас поселили рядом. Не в гостинице, а в том смысле, что спектакль делала команда нашего двора. Я не люблю далеко ездить. Наш театр находится в пятом доме по улице Октябрьской. Коковкин живет через улицу в доме напротив. Коля Чиндяйкин, который играл в спектакле нехорошего артиста, живет под Коковкиным. Квартира Льва Рубинштейна - на дома ниже по Октябрьской улице. Мы решили, что так удобно репетировать. Ну что ехать час или два откуда-то…
РГ| А кого из режиссеров вам дольше всего пришлось уговаривать?
Эпельбаум| На наше предложение откликнулись все и сразу. Потому что это игра, и на самом деле режиссеры в этом живут. И, мне кажется, давно было пора вынести на всеобщее обозрение то, как режиссер работает, как на глазах рождается его мысль. Все с удовольствием согласились поучаствовать в проекте. Более того, я полагал, что нам придется собрать большее количество режиссеров и выбрать тех, кто интереснее расскажет.
РГ| У вас еще и кастинг был?
Эпельбаум| Не кастинг, но предполагалось, что я запишу, и если не получится (заранее ведь сложно знать, что выйдет), то буду снимать другого. Но переснимать мне никого не пришлось. Не пришлось ничего подтасовывать, переделывать, менять куски, давать другому режиссеру - все были на подъеме. Хотя, вы же понимаете, что люди, и режиссеры особенно, бывают иногда, мягко говоря, не в настроении. И здесь нам повезло, потому что все были в ударе - и Кама Гинкас, и Петр Наумович Фоменко. Если можно так сказать, я очень доволен их работой.
Прямая речь
Петр Фоменко, разбирая сцену с явлением Фауста: "Фауст уже не знает, куда ему деться. А на берегу моря стоит какая-то лампа с зеленым абажуром, рояль, за ними плещется океан… А вдали идет какой-то пароход - то ли современный, то ли фрегат Кука… Корабль надо утопить. Вообще все надо утопить. Здесь должна метафизически звучать тема гибели всех "Титаников" всех времен. И вот маленький человек, с ногами наполовину в воде, кричит, окунается в океан, долго бежит, и там, по колено в воде, встречает другого человека. Муки безумные: у него есть все и ничего нет, именно потому, что есть все… Тут надо все утопить, это и есть торжество разрушения, а, может быть, созидания художественного? И тогда появляется человек в очках, садится за столик Фауста, и пишет"...
Опубликовано в "Российской газете" (Федеральный выпуск) N4350 от 25 апреля